c045843e     

Андреев Леонид - За Полгода До Смерти



Андреев Леонид
ЗА ПОЛГОДА ДО СМЕРТИ
Важен день, когда впервые увидишь человека, да когда этот первый раз по
воле судьбы останется и единственным: налагает свою печать природа.
И Лев Николаевич Толстой, которого я видел один и единственный раз,
навсегда останется для меня в ореоле чудесного апрельского дня, в весеннем
сиянии солнца, в ласковых перекатах и благодушном погромыхивании апрельского
грома. Пусть он сам знал и осени дождливые и зимы: для меня, случайного
человека, он явился весною и весною с последним взглядом ушел.
Конечно, я боялся его, - а дорога от Тулы длинная, и бояться пришлось
долго. Конечно, я не доверял ни ему, ни себе, и вообще ничему не верил: был в
полном расстройстве. И уж, конечно, не обрадовался я, когда показались
знаменитые яснополянские белые столбы, хотя от самых ворот начал фальшиво
улыбаться: ведь из-за любого дерева мог показаться он.
И все это нелепое прошло сразу, положительно сразу, при первом же взгляде,
при первых же звуках разговора и привета. Я говорю: "звуках" потому, что слов
первых я все-таки не расслышал. И оттого ли, что так хорош был весенний день и
так хорош был сам Лев Николаевич, - я ничего дурного не заметил ни в людях, ни
в отношениях, ни единой дурной черточки. Пробыл я сутки и за сутки много
беседовал и с Львом Николаевичем, и с Софьей Андреевной, и с другими, и все
люди показались мне прекрасными: такими я вижу их и до сих пор и буду видеть
всегда.
Всего шесть месяцев отделяло Льва Николаевича от смерти, и уже было,
значит, то, что привело его к страшному решению покинуть дом и семью, но я
решительно ничего не заметил. И наоборот: многое в словах Софьи Андреевны и в
ее обращении с мужем тронуло меня своей искренней любовностью, дало ложную
уверенность в том, что последние дни Льва Николаевича проходят в покое и
радости. Не допускаю и мысли, чтобы здесь с чьей-нибудь стороны был
сознательный или бессознательный, привычный с посторонними, обман; объясняю же
я свою ошибку тем, что было в ихней жизни две правды, и одну из этих правд я и
видел. Другой же правды не знает никто, кроме них, и никто теперь не узнает...
Но что другие... Смотрел я больше всего на Льва Николаевича, и его больше
всего помню, и вот каким его увидел,
Ни суровости, которая во всех его писаниях и портретах, ни жесткой остроты
черт, ни каменной твердости наваленных одна на другую гранитных глыб, ни
титанической властности, подчиняющей себе и всю жизнь и всех людей, - ничего
этого не было. Когда-то оно было, когда-то именно оно и составляло Льва
Толстого, но теперь оно ушло вместе е годами и силой. С правильностью почти
математической, завершая круг своей жизни, пришел он к мягкости необычайной, к
чистоте и беззлобию совсем детскому.
Эта мягкость была настолько необыкновенна, что не только виделась, а как
бы и осязалась. Мягкие седые волосы, нематериальные, как сияние, мягкий
стариковский голос, мягкая улыбка и взгляд. И идет он так мягко, что не слышно
шагов, и одет он в какую-то особенно мягкую фланелевую блузу, и шапочка у него
мягкая... Мне пришлось после дождя, промочившего мою шляпу, некоторое время
погулять в этой шапочке: и положительно было такое чувство, будто и у меня от
шапочки волосы стали седые и мягкие.
И я думал все время: "Где еще в мире можно встретить такого благостного
старца? И чем стали бы мир и жизнь, если бы не было в нем такого старца?"
Извиняюсь за личное свое, но без него при таком воспоминании никак не
обойдешься: не печаль, и не страх близкой



Содержание раздела