Андреев Леонид - Когда Мы, Мертвые, Пробуждаемся
Андреев Леонид
"КОГДА МЫ, МЕРТВЫЕ, ПРОБУЖДАЕМСЯ"
Я не хочу сегодня говорить о городских избирателях, которых обучают,
подобно екатерининским инвалидам, отличать правую руку от левой, ни о выборах
в Городском Кредитном Обществе и г. Шмакове. Не хочу я говорить ни о
сумасшедших, пойманных на улице, ни о подкидышах, ни о покойниках, ни о
юбилярах, ни о многих других прекрасных и назидательных вещах, вызывающих на
размышление пытливый человеческий ум.
На днях я видел драму Ибсена "Когда мы, мертвые, пробуждаемся", сейчас, в
ту минуту, как я пишу, до меня доносятся тихие звуки гитары и молодые голоса:
то студенты собрались в соседней квартире и поют... Они часто собираются и
часто поют одни и те же красивые песни, в которых много молодого задору и
счастливой юношеской грусти; и часто от имени моих подкидышей и юбиляров
приходилось мне проклинать тонкие перегородки московских квартир и молодые,
красивые песни, застилающие розовым туманом голову и так больно вонзающиеся в
сердце, словно каждое слово в них и каждый чистый звук - острая отравленная
игла. Не знаю, сделались ли тоньше стены, или я сам жадно хочу чистых звуков,
но особенно громко звучит сегодня песня - и вы не удивитесь, что о сердце буду
я писать, бедном человеческом сердце, которое так недолго живет и так
мучительно, так долго умирает.
Итак, я видел драму Ибсена "Когда мы, мертвые, пробуждаемся"... но,
впрочем, после о драме.
Давно это было, давно. Я жил в городе, в котором есть природа, и отсюда
понятно, что город этот не был Москвой. В том городе были широкие, безлюдные,
тихие улицы, пустынные, как поле, площади и густые, как леса, сады. Летом
город замирал от зноя и был тих, мечтателен и блаженно-недвижим, как
отдыхающий турок; зимой его покрывала густая пелена снега, пушистого, белого,
мертвенно-прекрасного. Он высокими белыми горами лежал на крышах, подходил к
самым окнам низеньких домов и немой тишиной наполнял весь город. Точно с
перелетными птицами улетали все звуки на юг, и когда двое людей встречались и
разговаривали на улице, голоса их звучали так одиноко и странно. У нас, в
Москве, даже зимой, даже ночью нет тишины. Жизнь миллиона людей пробивается
сквозь стены на улицу, и вечный неуловимый шорох ли, трепетанье ли, вздохи ли
проносятся в пространстве и делают его живым и беспокойным. Войдите поздней
ночью в какой-нибудь глухой переулок, станьте неподвижно и закрыв глаза - и вы
услышите дыхание бесчисленных грудей, биение сердец, шорох и во сне работающей
мысли. Так никогда не бывает тишины в комнате, где спит человек, как бы тих ни
был его сон, и так никогда не бывает громких звуков там, где лежит мертвец.
Одиноко и странно звучат голоса в комнате у мертвого.
Мертвенно-тихо было и в том городе, где лежал белый снег. Жизнь замирала в
занесенных снегом домах, и когда я утром выходил на улицу, мне чудилось, что
весь мир окован безмолвием, и до самой дальней линии, где белое небо сходилось
с белой землей, не встречал слух препятствий. Казалось, стоит вслушаться
внимательнее, и ухо может уловить то, что говорится на другой стороне земного
шара. И только раза три в день нарушалась эта мертвая тишина. Один за другим
медленно и спокойно выплывали из белой дали звуки церковного колокола, одиноко
проносились в немом пространстве и быстро угасали без отзвука, без тени. И я
любил слушать их в вечерний сумеречный час, когда ночь тихо прокрадывалась в
углы и с мягкой нежностью обнимала землю. Дерево, бывшее в двух шагах от меня,
было
